Для нее самой просить - лишний раз указывать.
Симона, может, и Симона, но Регина не доверяла даже сама себе.

- Пойдем конечно, - почему-то усмешка. - Там что-нибудь живое осталось?

В конце концов щелкает зажигалкой и укутывает себя синнерсным вонючим дымом; идиотизм, воображает себя им, пытается прочувствовать тот его гнилой гедонизм, с которым он улицы оглядывал, но лучше у нее это выходило, когда было, на кого сквозь дым смотреть.
Шакал не считается.

- Пфф, - хаха, покажет она ему. - Еще че скажешь? Приколист старый, - все коктейли, что Региночка успела намешать за свою жизнь, конструировались по принципу настоящей пиццы - что под руку попадется, то и льет. Наебенить побольше сиропчика потом сверху, чтобы сахар облеплял язык и горло, препятствуя откровенной тошниловке показать себя во всей красе, и норм.

Разглядывает его - пугает, все еще, до сих, такая вот хуистика замечательная: пальцы она ему нализывает без проблем, а потом на морду смотрит и уфф, реально же морда. Собачий язык во рту. Жесть.

На улицах нет уже ни тел, ни даже крови; если подумать, здания выровнялись, вернули себе оброненные куски, обзавелись крышами - все указывало на то, что основная составляющая здесь существование свое продолжала.
Регина, тем не менее, медлит. Последний раз, когда она видела Хиэль, от той остались только воображаемые кости, на осознание которых Джине не хватало безумия.
Не так давно и было.

- Шмотки мои мне нужны, - отрезает, недовольно закатив глаза. - Знаешь, как я заебалась в одном и том же ходить? Я даже эту юбку кожаную скоро до дыр заношу, - как будто юбки из кожзама отличались какой-то особенной плотностью. Она, на самом деле, действительно устала: ей душевно необходима была ротация из десятков нарядов, в идеале - по два на один день, может, три, но у нее на неделю оставалось штук пять - блевать от горя охота; и даже белье - сплошная одинаковая хуйня, рюшечки всех цветов радуги, нет сил на них смотреть. Со злости иногда лифы игнорировала, была бы совсем сдвинутой - носилась бы и без трусов, потому что ну пиздец же.

Рядом с любым уважающим себя клубешником (а вела она шакала в клубешник) обязательно должен быть подозрительный тупик, темный даже в полдень.
Вот и тут - сумрак, в котором вроде бы нормально все видно, но информации не хватает. Регина выдыхает скребущий легкие сигаретный дым и подозрительно щурится.

- Тебе не кажется, что... - А, впрочем, и ему даже ничего там не увидеть. Тупик и тупик. Пустая огромная мусорка, ради приличия запертая дверь служебного входа, знак не курить, под которым печально валяется несколько ставших древними окурков. Кирпичная стена, за которой начинается совершенно иная улица.

И никаких запахов.
Знала бы Регина, насколько там не было запахов, задумалась бы посерьезнее, но нос у нее был человеческий, забитый страстно ненавидимой вонью, а потому она просто вошла в основные двери здания - такая вот вежливая.

- Ужасно был популярный среди милых дам, поэтому тут всегда было побольше сладкого, - что-то такое шакалу нравится, кажется? Ей-то похуй, конечно.

Она сюда ходила визжать, выражая восторг другим милым дамам, которые на шестах на сцене выделывали вещи невероятные, но никогда не раздевались - искусство, считайте.
Сейчас на небольшим подиумах, конечно, никого не было. И за столиками у стен - тоже. И диваны пролитым алкоголем пахли разве что чуть-чуть, нежное напоминание, ничего общего не имевшее с неожиданной гадкой липкостью, на которую случайно опираешься ладонью.

- Не задавай вопросы, на которые тебе ответа получить не хочется, - улыбается гаденько, через плечо оглянувшись, внезапно возвращаясь в оброненному им вопросом. Что ей здесь нужно, лол.

А пойдем покажу, где * Бог прожевал ребрами

Барная стойка - с неоновой подсветкой, сейчас выключенной, но все равно страсть, какой веселенькой; обязательно на такую нужно забраться.
Регина закидывает ногу на ногу, как положено, но уже не пытается сделать так, чтобы чулочек из-под юбочки выглядывал - когда-то такими деталями одержима была, но, с другой стороны, и сигарета, дымившаяся в почему-то лишенной пыли черной пепельнице, принадлежала другим пальцам, а чулочек, в общем-то, выглядывал только ради них.

- Выбирай, в общем, - машет ногой в сторону подсобки, бессовестно огромной, с холодильниками и морозильными камерами, в которых раньше всякого добра было навалом, а сейчас, предполагала Джина, ровно столько, чтобы спиздить можно было. - Там же тебе помощь моя не нужна?

- Никакого стриптиза, - выдыхаемый дым липнет к коже, Регина пытается вспомнить, как к коже липло внимание, пахнувшее теми же сигаретами. - Не здесь, - усмехается с глупой ностальгией.

Может рассказать шакалу подробную историю, как сначала люди пытались рай, нет, Рай выстроить (а в Рае раздетым людям, как известно, не место), но потом прогнулись под суровой реалией озабоченности людей, дорвавшихся до второго шанса на жизнь.
Вместо этого - страшно загадочно молчит и тушит сигарету.

- Ничего нет, что ли? Стрем, - но неудивительно; на подсобку она возлагала надежды самые большие.

Удивительное дело, саке не хотелось совершенно; Регина воображает себе болезненные ассоциации, но в голову лезет мужик совершенно конкретный - хмуриться не любил, зато подмигивал так часто, что на нервный тик похоже было;
ядовитый виски, говорите?

Джина подтягивает ноги и ловко забирается на стойку - явно не в первый раз, но с подобным безразличием - впервые.
Когда-то там это было про пьяные визги и дурман в голове, такой толстый, что не получалось даже разобрать бьющую по окнам песню; застывшая в пустом клубе тишина нещадно давила на плечи и заинтересованно копошилась в грудной клетке.
Регина шагает по стойке вперед.

- Могу одним - бог, - случился. Бог с большой буквы, конечно, но Джина в эти три буквы вкладывает презрения так много, что сразу понятно - надо расчехлять что-то даже поменьше.

Раз шаг, два шаг.
Виски - в стакан; притворяется, что разглядывает содержимое.

- Строго говоря, второй апокалипсис. Нас спрятали сюда ангелы или типа того, но бог, он, знаешь, - виски продирается по горлу с той же легкостью, с которой кирка вонзается в камень. - Вездесущий хер. Мы тут все и так сдохшие были, на самом-то деле. Он просто доделал, что хотел.

Три шаг, четыре шаг, застывает напротив шакала.
Улыбка ядовитая.

- У вас был ветхий завет? Библия? В которой бог - просто ебанат на герыче? Примерно такая хуетень и приперлась. Это было личное. Он своими руками попытался убить большую часть, - до чего успел дотянуться. Большой, маленький, огромный, неуловимый, тенью ложится на лицо Регины, ее холодеющими пальцами сжимает стакан. Комом встает в горле. - Отхреначила ему голову, а ему и похуй было, - натягивает на дрожащую тревожность равнодушие.

Зачем богу голова?
Для него физическое тело - удобный концепт.
Ей хотелось думать, что шансов на победу у них не было; что случившееся - абсолютная, единственная истина, у которой есть право на существование.

Она садится обратно, сразу же принимается красоваться - что еще остается? Это все удобные привычки, хорошо заученные движения, пальцы, порхающие по галстуку, в следующий момент уже покоящиеся на барной стойке, озлобленная невинность взгляда.
Для Синнерса развела бы уже ноги и стала говорить, какой у него маленький хуй; порыв поблескивает в глазах, но колени остаются друг к другу поближе.

- А я начинала типа спасительницей, а закончила террористкой, такой вот прикол, - в какой-то момент в стакане появляется виски, в какой-то же момент оно уже смягчает углы регининых мыслей. - Больше двух слов получилось, да? Лол.

Хотя бы смех звучит искренним (она напряженно прислушивается к нему - ищет мерзкие панические нотки, слышит только легкую, полупрозрачную пьянь, расслабляется); подзабытые инстинкты просят повернуться, но Регина их слушать не настроена.
Тянется вместо этого пальцами к шакальей пасти, присматриваясь к ней с научным интересом.

- Открой-ка рот, я-

Дыра во лбу Регины - почти что изящная; неровный круг, сквозь который можно вглядеться в клуб за ее спиной, когда гибкий черный коготь череп покидает; заваливается Джина без особенного изящества.

Существо, выползшее из подсобки, пахло абсолютно ничем и являло собой черноту, о которой Шакал мог только мечтать; у черноты были, впрочем, пара клювов, несколько длинных паучьих лап и неуместные клыки, выплывавшие иногда на поверхность бесконечно меняющегося полуметрового тела.
За где-то минуту отсутствия Хэтчер можно было выяснить, что:
существо не было слишком заинтересовано в Шакале, покуда тот проявлял столько же незаинтересованности;
существо не получало ощутимого урона ни от пуль, ни от кулаков;
на ощупь было чуть податливее металлической двери;
было таким горячим, что казалось холодным;
и, несмотря на бесформенность

- У него есть голова, - Регина остается лежать на полу, когда мелькнувший в воздухе красный меч бьет в существо, кажется, наобум.

Шипящий писк - универсальный показатель чужой боли. Оно неловко барахтается на полу, удлиняющимися лапками пытаясь дотянуться хотя бы до чего-нибудь - пара лапок тут же ласково срезана парой новых алеющих лезвий.

- Я даже забыла, что изначально такие тоже были, - топор в руках Джины лежал до дивного ладно; перехватывает его поудобнее, опускает - шмоток, который считался, очевидно, головой, бесшумно откатывается в сторону, тут же растворяясь, оставляя после себя едва заметный затхлый запах. - Они исчезли, как только здесь люди появляться начали. Мы решили, что им не нравятся толпы. Да и чем больше вокруг жизни, тем больше они звуков издают. Жесть.

Улыбается.
Диковато. Интерес научный охотничьим сменился запросто.

Регина забыла, какой крепкой могла ощущаться ее магия; она отзывает оружие почти неохотно, хочет разломать хотя бы стену, даже просто метнуть все, что успела создать, в крышу. Сдерживается.
Прыгучим шагом отходит от места убийства, на ходу сбрасывая джинсовку, барабанит пальцами по стойке.

- Мешал когда-нибудь виски с шампанским? Совсем мерзость небось, да?

В Столице и смерть воспринимается иначе.
Как что-то должное - ты возвращаешься к исходной точке; потом рождаешься заново, в первые разы хочется орать, но со временем у врача рука устает.

- С ним ты ничего сделать не сможешь, - иначе оставила бы.

Наверно.

Как минимум - следующего.

- Это не ангел и еще застегни рукава или закатай обратно, ужасно тупо выглядит, - глаза ее закатываются куда быстрее рукавов. Пресная библия? Регина решительно берет пиджак и надевает его так, как надевают чужие пиджаки в миллионный раз. Ежится от чужого тепла. - Некрофантазия. Они не принадлежат богу. Ничему не принадлежат. Только хотят жрать.

Голодные, всегда голодные, тянут в рот человеческое мясо, пытаются в нем распробовать ощущение летнего солнца на коже, первый поцелуй, слезы, комом встающие в горле, когда смотришь на надгробие; у них ничего никогда не было, потом они об этом узнали.
Разумные достаточно, чтобы всегда злиться - у них против Регины поэтому не было шансов.

- Мы не на Земле. Это называется темной стороной луны, хотя это не луна, - виски, смешанное с шампанским - блевота и дерьмище, заставляет закашляться, но Джина тут же делает еще глоток. - Космос. Тут все, типа, на концептах построено. Ну... А, забей.

На этот раз нога чуть идет в сторону, когда Регина возвращает себя на стойку, но и это, кажется, происходит в бессчетный раз.
Прекрасная череда одних и тех же дней, в которой пошлого столько же, сколько возвышенного, рука на голове, рука на колене, воспоминания неприятным жаром растекаются по телу вместе с алкоголем.

Взмахивает ладонью, показывая куда-то в сторону.

- Черноту видел? Вот, космос. И там этих поебеней должно быть полно, хотя вот именно этого вида... Не знаю. Город здесь был не всегда. Пришлось убить кучу похожих мразей, - информация неохотными отрывками пробирается наружу, с трудом взаимодействуя со словами, плутающими по языку.

Одни и те же лекции, одни и те же слушатели.
Смеряет шакала оценивающим взглядом и усмехается, кажется, с отвращением; куда оно направлено - другой вопрос.

- Они запах и забирают, дурачок.

По ней видно: уже вспомнила слово щенок и теперь поджидает момент, в который сможет его выбросить.

- Через дорогу выпендрежный бар типа твоего, вроде там было пианино, - где джазовые исполнители - там и пианино, куда без него? Регина пожимает плечами и опустошает стакан, беззаботно опускается на корточки, чтобы поставить его. - Но вряд ли нам так повезет, что именно такой пиздюк там будет. Они не любят никакую компанию.

Развлекаться - это рядом с чернотой, Столицу окружающей.
Джина выпрямляется, то ли задумавшись, то ли в поисках хотя бы какой-то мысли; блевотное дерьмо может и скребло горло, но в голову и по коленкам било замечательно.
Потом отвращения в ее взгляде нет; берется за края юбки, вроде как поднимает - сантиметр или два, не разобрать даже.

- Мне интересно, у тебя зубы ткань рвать могут?

Туман в голове приятный - не слишком густой, но достаточный, чтобы можно в нем было найти руку той Регины, за которой она последний месяц гналась.
Забирается в чужие эмоции, бессовестно и беззастенчиво, видит:
[indent] интерес
[indent] угасший интерес
[indent] смутную ностальгию
Она складывает элементы, ей доступные, дает себе право на ошибку, глядя на шакала сверху вниз и перебирая доступные эмоции, просеянные через обрывочный контекст.
В конце концов, нет никакого значения, права она или нет - во главе стола сейчас сидит нечто, заставляющее кровь бурлить, и шакалье движение рук вызывает одновременно желание отрезать черные пальцы и ████████.

- Ничего себе, - голос растекается сладкой патокой, сбивая каждый второй слог в невнятные звуки; Регина ухмыляется, Регина смотрит очень внимательно - сквозь шакала. - Воровство казенного имущества.

Дает себе простую установку: не смотреть на Анубиса просящими щенячьими глазами; не вестись на нуарный облик, а сконцентрироваться на сладком дымном запахе и острых зубах.
Ей не то, чтобы так уж стыдно находиться в одном шаге от того, чтобы представлять себе чье-то лицо вместо животной морды - шакал сам виноват, что так похож на сдохшего уебка, да и, к тому же, вряд ли был бы против. Ему-то что, да? Пока Региночка вздрагивает и выгибается каждый раз, когда клыки невзначай проходятся по коже, имеет ли значение, что какое-то там чужое имя поблескивает в потемневших глазах?

- Будешь должен, - жаром выдыхает, впивается взглядом в стакан, в расстегнутый рукав, в неописуемую черноту. - Я-то думала, только просто белье, ну, - отмахивается - сил доводить пустую мысль до конца нет. - В одежде мне б, больше нравится, - выговор делает. - К тому же, мне, типа, реально нужна она. Ты, ты не думаешь же, что я тебя сюда поебаться привела?

Она медлит.

Нет, не так.

Ждет.

Не просит ни в коем случае, даже когда придвигается ближе к ладони, чтобы тут же отпрянуть - с полупьяным смехом, в котором кокетство только напускное, подтягиваемое за поводок привычкой.
Понимает, например, что бездействие ее во многом говорит за себя; и с юбкой чуть ли не помогает, и молчит.
Трезвым краешком сознания прислушивается к брошенной луне, но даже кишащая в космосе жизнь не отличалась шумом - Столица молчала, и молчала пока не слишком подозрительно.

- Нич, н-ничего не делай, - последние капли из стакана обжигают горло и подталкивают Джину поближе; что ты потеряешь? На этот раз пальцы успевают добраться до морды - Регина опасливо пробует на ощупь терпение шакала. - Не делай, - повторяет так серьезно, как может.

Обходительностью это не назвать; ни его, ни уж тем более ее.

В алкогольном дурмане ей кажется, что она челюсть щупает часа два или три - не прошло, конечно же, и пары секунд; пробует приоткрыть шакалью пасть - чуть-чуть, правда, совсем немножко, следом приоткрывая и свой рот, как бывает, когда пытаешься повторить мимику изображаемого персонажа.
Пульс чувствует даже в кончиках пальцев.
Шакал все еще горячий - удивительным образом некоторые вещи не меняются никогда; Регина придвигается еще ближе, теряясь в том, где заканчивается псиная температура тела и где начинается огонь шампанского с виски.
Язык по шакальим клыкам идет с поразительной легкостью, как будто даже осуждая, как долго Джина себя исполнения этого интереса лишала.

Это, конечно, не поцелуй - даже похожим быть не пытается; она пробует что-то, проверяет, насколько сильно сможет языком прижаться к острым зубам, пока не почувствует вкус собственной крови; в Столице ее тело регенерирует потрясающе быстро.

- Короче, выбирай, - отстраняется, делая вид, что вовсе не облизывала сейчас его клыки. - Отсос или язык мне в рот!