Габриэль, разумеется, успел пожалеть о том, что зашёл в Посмертие.
Казалось бы, он достаточно дней провёл в поместье Миямото, размышляя о случившемся, и, как ему тогда казалось, пришёл к какому-то общему знаменателю; придумал даже сцену, которая поможет ему разбить порочную цепь! И вот он снова тут — наедине со своими мыслями, коих от встречи ВНОВЬ появилось СЛИШКОМ много.

Ну, не мог он позволить себе остаться!
Некоторые решения правильные вопреки твоим собственным желаниям.
^ в эту мантру Габриэль не то, чтобы верил непрекословно, но считал её правильной в свою очередь. Чёрт бы эту всеобщую правильность побрал.

Квартира Габриэля не то, чтобы необжитая, но он предпочитал проводить время вне оной, а личных вещей имел мало. Тем не менее, ему здесь нравилось.
Игнат (кажется? может, на самом деле это была Симона или ещё кто; сейчас клятвопреступник уже помнил плохо) рассказывал, что старался найти такую хрущёвку, чтобы все соседи друг друга слышали — дабы получилось аутентично. Но так уж вышло, что большая часть искателей предпочла поселиться где-то ещё, благо выбор был, а потому оный недостаток так ни разу и не всплыл, скорее даже наоборот — место тише ещё поискать нужно было.

Именно поэтому Габриэль понимает, что кто-то поднимается к нему на этаж задолго до того, как звенит звонок.
Нутром чувствует, что в этих шагах, эхом звучащих по подъезду, есть что-то особенное, из-за чего встаёт и подходит к двери, не решаясь пока посмотреть в глазок. В сущности — даже не вспоминает об этом, предпочитая хмуриться и сомневаться; в очередной раз вступает с мыслями в бесплодный бой.

Наконец, звучит омерзительная трель и дверь открывается почти сразу.

Габриэль в рубашке и простых брюках, босяком, сзади — огромный пушистый хвост, на голове — звериные уши и страшно хмурые брови. Он смотрит на Регину сверху вниз и чувствует, как его едва не трясёт. Не от гнева.

Джина сообщает цель своего визита.
Габриэль чувствует себя счастливым мальчишкой, от чего хмурится только больше, но Регина, к счастью, этого не видит, потому что Габриэль сгребает девушку в крепкие, горячие объятия, — он ужасно широк в плечах, — подхватывая одновременно и за талию, и за спину, вытворяя свои кульбиты с тем сортом трепетной, но настойчивой нежности, за которыми иные чувственные дамы идут в рыцарские романы, а потом прижимается к её губам требовательным поцелуем, отрывая Джину от пола.

Ему кажется, что он ещё чувствует вкус текилы на её губах. Он думает, что это самые сладкие губы за очень, очень долгое время.

Отредактировано liberty (2024-01-03 02:19:15)

Подпись автора

В какой-то момент ладонь рыцаря опускается на девичий зад. Невесомо, практически не ощутимо, почти смущённо, и нет в этом жесте ни капли пошлости — страсти? может быть — лишь откровенная манифестация очевидного факта: Джина удивительно маленькая и мягкая, а у Габриэля чертовски большие руки, которые некуда деть. Именно поэтому он обхватывает Регину, кажется, всю, покуда целует её же; целует с самозабвенностью и лаской, каковые в невинном детстве хотел подарить ей.

Только ради себя? Пускай.
Он тоже хотел, и теперь осознаёт это чётко, чтобы она пришла целоваться ради себя.
Пальцы ненавязчиво скользят по девичьей щеке тыльной своей стороной, словно очерчивают на ней символы рыцарской клятвы.

На справедливый вопрос Габриэлю ответить нечего, поэтому он смущённо отводит взгляд и хмурится, пряча за этим робкую улыбку, и пожимает плечами, чтобы сбросить паутину налипших мелких беспокойств. Сейчас клятвопреступник видел себя чудовищно неловким, а все слова в голове мало того, что выглядели невероятно глупыми, так и подходили, в лучшем случае, только для любви, и ни одно из них не отвечало на вопросы, которые и не требовали ответа.

Прежде чем Регина освобождается от рыцарской хватки, он успевает скользнуть по её ушам сперва взглядом, а затем и пальцами — девушка к этому моменту уже вновь стоит на полу. Его собственные пылают не хуже, благо звериные уши были не так богаты на эмоции (в отличие от хвоста, который, конечно, не ровня собачьему, но его рваные, резкие движение интерпретировать иначе, нежели радостью, было нельзя).

Пытается поймать почти падающую Регину, но безбожно тормозит, от чего выглядит ещё более виноватым.

— На кухню? — Невероятно, невероятно глупые. Едва не сгорев от стыда на месте, Габриэль хмурится и исправляется с самым невозмутимым лицом на свете. — В спальню.
(она же — гостиная; гостей клятвопреступник не принимал)
Чай, пожалуй, сейчас предлагать не стоит.

Вместо того, чтобы забрать саке, Габриэль забирает Джину всю, которая к этому моменту избавилась от ботинок. Подхватывает её на руки и уносит внутрь, попутно с ужасом представляя, как из-за неловкости, невнимательности, невничегототамещё бьёт её головой об косяк — к счастью, на деле ничего такого даже близко не случается. Габриэль бережно прижимает Регину к груди.

— Хочу. Покажешь внутри.
Он, знаете ли, рыцарь. Эти ребята умеют брать на себя ответственность.
"Клятвопреступник" - это другое.

В спальне индивидуальности побольше.

Две двуспальные кровати стоят вместе, образуя единое целое и занимая не меньше половины комнаты. Оставалось только догадываться, где Габриэль взял постельное бельё таких размеров (не спрашивайте Симону). Здесь, разумеется, не заправлено, и три подушки разбросаны кое-как. На стене — огромный красивый ковёр, в углу, на столе-книжке, — старый советский телевизор, который Габриэль ни разу даже не пытался включить. В другом углу — едва живое тренировочное чучело, ныне исполняющее роль скорее манекена, одетого в привычную одежду клятвопреступника.

Габриэль усаживается вместе с Джиной, которую устраивает у себя на коленях, на краю двуединой постели. Смотрит ей в глаза ужасно серьёзно, дышит ей на губы своим горячим дыханием ("Показывай."). Рука уже готова под испорченную кофту забраться, а то и избавиться от неё вовсе. Саке ставит на прикроватную тумбочку, попутно смахивая всё остальное, что было там прежде. Лбом невольно прижимается ко лбу. Остаётся только диву даваться, как они ещё не поцеловались снова — не иначе как рыцарская выдержка.

Золотой меч в ножнах прислонён к чучелу.

Подпись автора

В какой-то момент на Габриэля как будто нисходит озарение, и теперь он понимает больше. В этот миг ему становится проще, но вместе с тем — чуть злее; к счастью — исключительно на себя самого.

А может, он просто решился принять собственную порочность, пусть даже той и не было.

Габриэль смотрит с невыносимо серьёзным лицом. Хмурится. Ведёт ладонью, пальцами, повторяя дорогу, показанную Региной, но не касается её, после чего удовлетворённо кивает.

— Вижу. — Подтвердил. Ещё несколько долгих мгновений рассматривает кружевное бельё, практически пялится, но с видом настолько дуболомным, что впору сердиться. Выискивает, небось, нет ли там каких следов крови. Вторит, хмуро вздыхая. — Никуда не годится.
И кофту, обещанную Шакалу, снимает Габриэль, с тем сортом невозмутимости, возмутиться на который решительно невозможно. Пальцами касается подмышек Регины в процессе и густо краснеет, а вместе с этим — густо хмурится; «ничего такого, само получилось».

— Я с этим разберусь. — Закидывает себе на плечо, но сбегать не торопится, решив, что отойти в ванную ещё успеется. Опускается вниз, прикрывая по пути глаза, и прижимается к царапине губами, не целуя, вжимается в девичью кожу носом настолько сильно, что чуть выше касается её же, но мягкими ушами. Ласков трётся, а затем смотрит снизу вверх, смущённый столь нежно, что даже сердито. — Как ты выжила вообще, с такими-то ранениями?

Кофту хочется откинуть, кружевное бельё буквально требует, чтобы его убрали прочь, но Габриэль — серьёзный человек. Возможно, даже рыцарь. Поэтому заместо необузданной страсти демонстрирует подлинное раскаяние — и проводит языком по месту своего прегрешения.
— Прости. — В этом слове раскаяния нет ни зги. — Обычно я с принцессами-ведьмами не колеблюсь.

Наконец — поднимается обратно, чтобы утонуть в поцелуе. Первых несколько секунд даёт Джине полную свободу действий, наслаждается, но затем берёт её макушку в свою руку и сдвигает поцелуй во власть собственных губ. Сминает уста Регины с силой, но осторожно — всем собой демонстрируя, сколь сильно боится навредить ещё.

На мгновение прерывается.
— Не любишь, когда говорят очевидные вещи? — В глазах его должна быть добрая усмешка, но там нет даже такой. Он целует Регину снова, пальцами перехватывает её за подбородок, приподнимая его, чтобы уделить особое внимание нижней губе Джины. — Ну... Моё сердце стучит не реже. Мне кажется, они звучат в унисон.

Он видит это немного иначе, но тоже не может понять — он слушает сердце Регины, своё или же их оба? Ритм, кажется, у них совпадает.

Щёки взрываются жидким пламенем. Это уже не смешно. Впрочем, и не было изначально.

— Я... я сейчас вернусь. — Всё его тело, от всеобщей дрожи до цепляющихся за поцелуй уст, протестует против правильного решения, но он должен закинуть кофту Регины в стиралку. «Её ещё можно отстирать,» — говорит он своему сердцу и не находит понимания, а потому шепчет ещё — «Тогда она задержится здесь на подольше.»

Кроме того, им понадобятся стаканы. Вероятно. Времени у Регины действительно очень немного.

Подпись автора

— Каждый день. По две штуки за раз. — Беззлобно огрызается он, прежде чем скрыться в коридоре с регининой кофтой.
Вполне очевидно, что сам Габриэль — большой мальчик, и ему привычно спать фривольно, раскинув руки, ноги и хвост, но Регина и сама наверняка всё прекрасно понимает, поэтому дурацкую улыбку клятвопреступник прячет в ближайшей полутени.

Он поступает так, как положено поступать форменному дураку в его ситуации — мало того, что оставляет девушку, которая прямо сказала, что пришла сюда целоваться, одну, так ещё и с ровным лицом решает бросить её кофту в стиралку прямо сейчас; стиралка, к слову, совсем не советская, а вполне даже современная. Вряд ли её притащила Симона — выглядит аппарат довольно тяжёлым.

Рыцарь делает всё, что нужно: открывает люк стиральной машины, кладёт внутрь кофту, находит гель для стирки, заливает его в специальный карман, выводит шланг и подводит воду, — в скобочках: тратит минуту на размышления; всё уже давно выведено и подведено, — а затем закрывает стиралку и выбирает режим. Шестьдесят градусов, ровно такая температура сейчас, кажется, у его красных щёк, быстрый режим — не тот, коим он планирует пользоваться с Региной.

Глупость какая.

Не успевает нажать кнопку — за его спиной появляется девушка. Он, разумеется, слышит её загодя, и потому удерживается от вздоха, которому планировал предаться. Наказан за трусость. Всё справедливо.
Некогда, некуда и незачем тут отступать.

Хватит сомневаться.

(если бы только жизнь работала так просто)

— Я уже почти закончил. — Отзывается он через плечо, нахмурив брови чисто по привычке, после чего поворачивается, аккуратно берёт Регину за талию и, словно маленькую девочку, осторожно сажает прямо на стиралку. Ласковые руки не убирает, всё равно оказывается немного выше. — Я больше не уйду. К тому же, хоть ты мечу, на удивление, и не противна... он не оценит это общество так же высоко, как я.
Одна рука остаётся на талии Регины, но другая нежно касается её щеки и проводит большим пальцем сначала по виску, а затем по её уху. К счастью, он не слышал Шакала, а потому не может предаться предательскому стыду, но думает, что ей с распущенными волосами лучше. Она кажется уязвимой, и хотя сама по себе слабость Габриэля не привлекает, он находит наличие этой черты чем-то человечным.

В его глазах пылает неприкрытое желание целоваться снова.
— Подожди.
Говорит серьёзно, старается не хмуриться. Кладёт ближайший указательный палец на девичьи губы.
Другой рукой скользит по бедру Джины.

— Я хочу заняться с тобой любовью. — Говорит он с лицом, не засмеяться от серьёзности которого невозможно, и всё же что-то в его глазах наделено тем светом, который способен озарить даже самые тёмные уголки души. — Много раз. По всякому. Сегодня. Ты не против?
Последний вопрос звучит из уст в уста, настолько он близко.

Вторая рука Габриэля проходит между ног Регины и наконец-то нажимает на кнопку. Вибрация стиралки, удивительно тихой, плавно стирает, прячет за собой стук обоих сердец.

Подпись автора

Утопать в чужих глазах, наверное, страшно пошло, но Габриэль всё равно это делает — не только по той причине, что глаза у Джины сейчас чрезвычайно красивые, но и потому что в них, кажется, плещется искренность.

Искренность сонма противоречий, из которых, как думает Габриэль, соткана Регина.

Даже её слова, коим клятвопреступник и не думает противоречить, терпеливо ожидая конечного вердикта, такие же; "нет", "да", "нет, но вообще-то да". Очень удачно, что в этот миг Регина решила поцеловать Габриэля, потому что мгновением ранее он сам решает, что терпеть больше нет сил, и губы Джины требуют, чтобы их накрыли поцелуем. Так он и делает, не ухмыляясь, ни мысленно, ни фактически, потому что все его мысли сейчас не в дурацких мыслях о превосходстве, и не в добром подтрунивании даже; весь Габриэль сейчас в поцелуе, предвкушающем то, что будет дальше.

Отстранение, кажущееся резким, Габриэль воспринимает не просто нормальным — он считает его почти что необходимым.
Даже самый сладкий нектар не будешь пить вечно. В сущности, именно в таких случаях нельзя злоупотреблять собственными возможностями, пусть сердце и отплясывает безумную чечётку, отчаянно требуя продолжения на устах.

«Ладно.» — Мог бы сказать Габриэль, но вместо этого просто делает, что ему сказали. Разве что нахмурился, но по причине столь постылой, — не стоит доверять его эпатажным заявлениям, клятвопреступник крайне редко снимает с женщин колготки, и потому несколько неуверенный в себе, — что даже как-то стыдно, и тут уж нет выбора: или сызнова хмуриться, или краснеть.
Смотрит на Регину, потом — вниз, туда, где пальцы опустились на верхнюю границу колготок. Краем сознания, отвечающего за дурацкие мысли, думает, что рвать их в любом случае не стал бы — Симона, конечно, достанет что угодно, но беречь собственное имущество всё равно полезно.

Забирается пальцами под ткань, неизбежно касаясь кожи, и осторожно тянет спандекс вниз. Сперва — почти что робко, затем — увереннее и быстрее; справедливости ради — Габриэль в целом был на удивление быстр, но самому ему казалось, что процесс длился целую вечность.

Когда с колготками покончено, — клятвопреступник аккуратно укладывает их на край ванны неподалёку, — Габриэль закидывает ноги Регины себе на плечи и вжимается поцелуем во внутреннюю сторону её бедра, попутно руками помогая Джине не завалиться досадным случаем.

Габриэль целует Регину без лишнего смущения, — ложь; щёки краснеют невероятно, хоть лицо и остаётся хмурым, — и целует её много: оставив первый след ближе скорее к колену, а последний из общей череды — совсем близко к паху. Зубами чуть сдвигает трусы и нежно, мимолётно целует Джину и там, едва не взрываясь на месте, после чего, закрыв глаза, ловко и стремительно перехватывает девушку — снимает со стиралки, прижимает к себе спиной, обнимая под грудью, и льнёт носом к шее, второй рукой принимаясь уже за бельё снизу.

— Выпьем чуть позже. Ещё будут пожелания? — Немыслимо серьёзным голосом интересуется Габриэль. Чего хочется ему самому он уже знает и давно готов к исполнению собственных желаний.

Подпись автора

"— Так что?"

Эхом звенит в его голове.

В его голове мыслей сейчас немного, и почти все они вертятся вокруг того, что рот Регины казался ему слишком маленьким, — а он знает точно, только что целовал его губами! — а член — слишком большим, а значит — ни за что не поместится, и всё же остаётся только послушно вздрогнуть, когда тот проскальзывает в девичье горло.
Габриэль вздыхает тяжело и горячо, и позже обязательно станет за этот вздох стыдно, — тот считай что стон, — однако сейчас клятвопреступник думает паскудное и не слишком-то возвышенное — рот у Регины потрясающий.

— У тебя потрясающий рот. — Решает сообщить он без задней мысли, после чего хмурится. Краснеет, разумеется, тоже, но эдак, сердито; считает, что стыдиться здесь нечего, а смущаться — нужно.

— Когда хочу. — Говорит он пораньше, когда Регина удивляется его послушности.
Пальцы бегут по девичьему телу, касаясь его одновременно и едва ощутимо, и жадно, явно не сдерживаясь. Привыкают.

— Составляю список, чтобы потом по нему пройтись. — Невозмутимо сообщает он, ещё не зная, что вскоре Джина окажется у него на коленях, выжигая взглядом, снизу-вверх, дыру в сердце рыцаря, которую сама же и заполнит. Собой.
Может, о любви как стойком чувство здесь говорить ещё и рано, — может быть! — однако клятвопреступник чувствует ясный позыв — жажду Региной обладать.

Член реагирует на прикосновения к нему предсказуемо — он жаждет внимания, и он к нему готов.
Будь то маленькие пальчики или же язык как подушка, с мокрым, податливым нутром, которое окажется ещё глубже; к моменту, когда Габриэль оказывается в Регине, — не в силах, пока что, противостоять её напору, — он уже знает ответ на этот вопрос.

— Так что?

Сперва он говорит свою немыслимо глупую фразу.
Потом говорит ещё, другую, но не намного умней.

— Пожалуй, хочу тебя и так.
«Хочу выебать тебя в рот» — сквозит в интонациях между строк.
Как если бы хотелось сказать так, но не этими словами, а другими — отражающими возвышенность, коей здесь места не было.

Он хочет выебать Регину в рот.
Это он и делает, и хотя сейчас Габриэля не слишком волнует, что у Джины маленький рот, а у него — огромный хер, он каким-то образом умудряется оставаться не только осторожным, но и даже нежным.

Смотрит, со своим хмурым лицом, с лаской в глазах, когда опускает ладонь ей на голову.
Вбивая член в горло — шепчет нежные слова взглядом, подталкивая голову Джины себе навстречу — неизменно гладит её по ушам, вискам и щекам, словно котёнка.

Быстрый, чёрт побери, режим. Стиралка едва слышно вибрирует сзади за Региной, когда перед ней ощутимо вибрирует Габриэль, спуская сперму в мягкий рот. Её тоже неприлично много, видимо — Габриэль ещё и чтил рыцарские обеты; воздержания, например (на самом деле нет). Но мягче он не становится.

Тем не менее, продолжать так Габриэль не намерен.
Он как будто бы тратит несколько долгих секунд, прежде чем вывести собственный член, дожидаясь пока Джина проглотит или выплюнет, а затем сажает Регину на стиралку, совсем-совсем с краюшку, раздвигает её ноги и входит в неё, придерживая под коленями. Сразу — на добрую половину, подталкивая вверх, и тут же чувствует себя виноватым, а потому сперва гладит по животу, словно успокаивая, после — горячо целует в губы; брезгливость никогда не была чертой ему присущей.

Мало того — он оглаживает ладонями спину Джины, но лишь затем, чтобы подхватить её под задницу, поднять со стиралки и продолжить покорение внутренностей Регины на весу, осторожно то поднимая, то опуская девушку, не забывая двигаться и самостоятельно. Получится целовать — целует, не получится — прижимается к её груди (пока она близко) или вжимается в неё членом изнутри, тщетно пытаясь вбить его до основания.

Он страшно не хочет ей навредить.

Подпись автора

Габриэль к себе ужасно строг. Даже прозвание «Клятвопреступник» он придумал себе сам.

Разумеется, Габриэль даже вполовину не так плох, каковым видит себя в зеркале. Помогает ли это? Нет.

Он пытается быть искренним, не врать, и всё равно лжёт.
Даже если по мелочи, там, где и не нужно, Габриэль всё равно соврёт; не кому-то другому, так хотя бы себе.

— Надеюсь, хотя бы после этого будешь со мной за один стол садиться.
«Я просто не хотел делить тебя с Шакалом,» — думает он про себя; это — неправда. Была таковой тогда, когда он развернулся и ушёл из Посмертия, но стала правдой сейчас. И что с того?

О Беатриче он сейчас даже не вспоминал, хотя непременно вспомнит позже — и снова устыдится.
"Раб своих желаний" — даже звучит низко, поэтому Габриэль изо всех сил всю свою жизнь стремился научиться жить сообразно тому, как будет правильно, и до сих пор, конечно же, не научился.

Но что делать, если ему так сильно хочется сказать Регине, что он её любит?
Внезапно, наверняка ведомый страстью, и всё равно — пускай — почему нельзя?
Ответ очевиден — чтобы не ранить. На первый взгляд — и Габриэль здесь исключением не был — Регина казалась форменной сукой, страстно мечтающей о том, чтобы в неё запихнули побольше членов, но чем больше поцелуев связывало рыцаря и его невесту, чем ближе становились их тела, чем нежнее становились стоны Джины — тем сильнее и больше Габриэлю казалось, что в его руках самое трепетное сокровище на свете, раздавить которое — раз плюнуть.

Чего он никак не хотел.

Признаться в любви — это не только дать очередную клятву, «...которую ты обязательно нарушишь», но и схватить обнажённое сердце Джины рукой, сжать его пальцами и вырвать из груди, чтобы забрать себе.

Поэтому разве мог он ответить что-то ещё, кроме как согласиться?

— Хорошо.
Серьёзно кивает он и медленно, осторожно выскальзывает из Джины, приподнимая её за бёдра.

Перекладывает её к себе на руки, — успеет походить сама; не тогда, когда занимается любовью с Габриэлем, — прижимает к груди и уходит вместе с ней на кухню, туда, где есть окно.
Он обещал ей, что больше не уйдёт этим вечером, и уж эту клятву он сдержать способен.

Габриэль придерживает Регину одной рукой, бесстыже уткнув лицом в своё плечо, и распахивает окно настежь, после чего ставит рядом с ним стул, усаживается на него сам, а на колени сажает Регину.

— Не торопись. — Серьёзно сообщает он. Его брови снова страшно хмурые, и столь же забавные, учитывая не сошедший ещё румянец со щёк. В глазах ещё гуляет смятение, порождённое подлой стороной натуры Габриэля, «...а если это был сигнал, призыв к тому, чтобы не медлить и обкончать её изнутри?», но куда больше в них тревоги. Как по Габриэлю, так воздух в Шпиле везде, более-менее, одинаковый, но если Джина просит немного времени и открытое окно, он не видит ни единой причины ей в этом отказать. — Я никуда не денусь. Меня не так просто удовлетворить. (хоть где-то не соврал; хоть и шутит скорее)

Габриэль прячет лицо на груди Регины.

Он чувствует, что это может всё разрушить, но отчего-то ему видится, что это важно сказать прямо сейчас.

Сердце делает ещё один скачок. Ласковые, огромные руки жмут Джину в крепких объятиях. Губы касаются нагой кожи.

— Кажется, я влюбляюсь в тебя.

И уши. Уши, разумеется, пылают не хуже преисподних.

Подпись автора

Стена за Габриэлем — жёлтая, с цветочным оранжево-красным узором, и хотя лет через тридцать в настоящем мире судьба ей — стать блеклой, изуродованной тенью себя, не вызывающей ничего, кроме отвращения, здесь и сейчас на кухне было тепло.

Свет был выключен — никому из присутствующих он не был нужен.

Габриэль ждал. Если он чему и научился на горе Миямото, так это терпению. "Не торопись" — не просто слова, на деле пустые, лишь бы проявить беспокойство и озабоченность; клятвопреступник мог просидеть так всю ночь, и ещё несчётное количество ночей после.

Иронично, что сам же он выбил Джину из стазиса.

«Ты давно по Шпилю прогуливалась?»
Иногда Габриэль чувствовал себя страшно остроумным, словно школьник, который после словесной перепалки с одноклассником придумывает крутые фразочки, после которых его визави непременно признал бы превосходство своего соперника. Иногда он таким и был.
«Не знаю насчёт "красивая", но точно — самая милая.»
Ну, это уже просто глупость.

Он трётся лицом о Джину, словно отрицая тот факт, что вспомнит о ком-то другом, после чего, наконец-то, отвечает.
— Сейчас в моей голове только ты.
Правда.
Ха. Раз в год и палка стреляет — и совсем неважно, что решительно большую часть времени Габриэль даже не думал лгать.

Смотрит ей в глаза и целует в ответ, тянется к ней устами вверх.

Это касание — независимо от фактической продолжительности — кажется слишком коротким, и потому Габриэль целует Джину снова, но в этот раз — не в губы, а под глазами, мягко и едва ощутимо, языком слизывая её слёзы. Хмурится, разумеется, изображая из себя не только страшную серьёзность, но и стоическую заботу. Руки лежат на её плечах, собственными плечами пожимает.

— Одно другому не мешает. — Он в это искренне верит. — Может, я тебя ненавижу так сильно, что уже практически люблю?
Это, вообще, как? Мозг отказывается думать над такими идиотскими предположениями. Неважно. Главная цель Габриэля здесь — неосознанная, впрочем — показать, что он и сам до конца со своими чувствами не разобрался.

Бороться со слезами языком оказывается не очень эффективно. Кроме того, из-за отвлечения на слова Габриэль на некоторое время приостанавливает свою работу... что ж. Он прижимается к Регине, пока та не повернётся к нему спиной, щекой к щеке, разделяя солёную влагу. Сам он не плакал уже слишком давно, настолько, что, кажется, забыл, как это делается вообще. Ещё один плюс — очень удобно шептать друг другу в уши.

— Тебе, к тому же, придется с трупом соревноваться.

— А у нас много общего, да? — Невесело спрашивает он.

О том, что Регина, в отличие от Габриэля, со своим трупом наверняка успела и переспать, и нацеловаться на половину вечности вперёд, клятвопреступник подумает как-нибудь потом. Всё, чего он добился от неё — один-единственный поцелуй, до краёв наполненный смущением. Габриэль — послушный, когда хочет, и с ней он был послушным всегда.

Украдкой вздыхает. О ком-то, похоже, Габриэль вспомнит ещё до того, как Регина уйдёт, но это не считается; во-первых, он и не забывал, а во-вторых, Джина ему напомнила.

Габриэль кладёт подбородок на плечо Джине, прижимаясь к ней сзади.
— Неа, никогда. — Для завзятого лжеца клятвопреступник, всё же, слишком часто был искренним. — Будешь у меня первой?..

Тянется руками вперёд, будто обнять, а на деле — подхватывает Джину под коленки, прижимая те к девичьим же плечам. Приподнимает Регину всю, тратит несколько долгих секунд на то, чтобы член оказался у неё между ног, после чего ме-едле-енно опускает девушку вниз, едва сдерживая собственные дрожь и трепет.
Плачущая, Регина кажется ещё более хрупкой. И — наверное, она говорила не про это, — ещё теплее, мягче и податливей.

— Ладно. — Соглашается он хмуро. Входит практически до основания, с каким-то неправильным удовольствием ощущая, как в Регине тесно и, откровенно говоря, здорово. — Может, ты и правда самая красивая девочка в Шпиле.
Может.

— Если не собираешься продолжать пиздеть (это слово Габриэль произносит с нескрываемым трудом, будто не может определиться, как наделить его благородным окрасом),  закрой свой рот моими губами. — Звучит, почему-то, даже нежно, хотя должно быть мрачно или ещё как.
Рот Габриэля совсем рядом, через плечо, надо только голову повернуть.

Подпись автора

Легко сказать — сложно сделать.
Особенно когда ты — Габриэль.

Впрочем, конкретно сейчас медлительность клятвопреступника имела мало общего с его заржавелыми представлениями о сексе; Габриэль просто хотел насладиться всей Региной, что сможет, по пути члена, пока та, в конце, не прильнёт плотно к его паху.

Так или иначе — он не против попробовать.
Хмурится, разумеется, и краснеет, а потом — краснеет и, само собой, хмурится.

— Хорошо. — Почти хрипит, после чего поднимает Регину, оставляя в ней только головку члена, блестящего склизкой влагой до самого основания, и ослабляет хватку, роняя её на себя.

В другом месте, в другое время слова про Шакала обязательно взбесили бы Габриэля, но сейчас он чувствует себя... едва ли не удовлетворённым? Как будто и член стал побольше (куда ещё?), а руки — мягче.
Он не видит в Регине трофей, который достанется тому, кто лучше дерётся на кулаках (Шакал); не видит в ней и доступную всякому шлюху, — как бы то ни было странно, — а потому видит в этих словах колючую похвалу, суть которой, если очистить оную от мишуры, проста: то, что он делает, желаемо. Искренне. Кто был "до", кто "мог быть", даже "кто будет" — уже неважно; Габриэль смущён и польщён одновременно, поскольку теперь Джина и правда его. Пусть даже если только здесь и сейчас.

Как в такую не влюбиться?

"Ловит" Джину Габриэль незадолго до того, как она оказывается заполнена вся. Сам вздрагивает от того, как резко получилось, но это — лишь начало нового акта.

Поцеловать минутой раньше не вышло, а он попытался!, однако теперь Габриэль поворачивает голову Регины к себе, не позволяя ей отвернуться, и влезает поцелуем в её рот. По пути рукой не только гладит её по животу, тщетно проверяя, не перевернул ли он регинины внутренности, но и залезает пальцами в рот, — сперва случайно, и тут же пугливо отпрянул, затем, вспомнив наказ, специально и жадно, — после чего возвращается к коленке, сжимает её пальцами и думает, мимоходом, что вылизал бы Регину всю.

Может — и вылижет, у них впереди, как ему думается, целая ночь.

Но сейчас он начинает действовать агрессивнее. Не с такой высокой амплитудой, зато приподнимаясь и сам, и ещё резче, и чаще, упиваясь податливым телом. Забирается языком в её рот, — это тоже кажется ему частью совета, — вспоминает о том, что там недавно был член, и испытывает непонятную тоску из-за того, что не может одновременно трахнуть Регину и в рот тоже. Тот у неё, всё же, воистину замечательный.

В конечном счёте, он, всё ещё продолжая напряжённую борьбу с собственной правильностью, обращается с Региной, словно с игрушкой; не думает о ней так ни вслух (возможно, зря), ни про себя, но руками и членом демонстрирует именно такое, беспощадное отношение, лишь растущее в этом качестве с каждой секундой, покуда внутрь Регины снова не вторгается горячий поток, а Габриэль не замирает на несколько долгих, натянутых как струна секунд, вжимая Джину в себя глубоко, как никогда.

В этот момент он не может ни целовать её, ни говорить; лишь тяжело дышит куда придётся. Спермы в нём ещё много. Впрочем, большая часть оной за эти секунды оказывается уже в ней.

Руки, постепенно отпустив колени, плотно обхватывают девичью талию и пах, после чего крепко их сжимают. Надо полагать — тоже вокруг члена. Последний выскальзывать или становиться мягче не торопится, а потому Габриэль, изрядно вспотевший, сглатывает накопившиеся слюни и поднимает Регину в очередной раз.

— Ещ... ещ-щё раз? — Взгляд у него серьёзный.

Они ведь ещё и выпить планировали?

Подпись автора