Из лифта выходит с мрачной удовлетворенностью, которая по пути домой (морщится) превращается в легкий голод; не дожала или не добрала, бросает пальто на кровать и долгие десять секунд смотрит на ботинки, в которые надо бы переобуться. Снега на аккуратно пристроенных у двери сапог уже нет, даже не пахнет; Регина, впрочем, не чувствует ничего, кроме новой сигареты; перенервничала или хочет еще.

В бар заходит так, будто в Шпиле провела уже десять лет, из которых пять - в Посмертии, на деле - чаще воровала, чем правда проводила там время; пока спускалась, коснулась пучка - холодной и мокрый, снова заставляет поморщиться. Первая шпилька выходит легко, с остальными приходится повозиться.

- Ты знаешь, что, несмотря на популярное убеждение, пони - это не детеныш лошади? - Прорезает собой царящий покой; поучительно взмахивает рукой, держащей три шпильки. - Правильно - жеребенок, но это какое-то идиотское слово, мне кажется. У тебя в мире были лошадиные головы?

Проходит мимо, сразу к стойке, переваливается через нее, опираясь коленом на стул, - ищет пепельницу; воцаряется молчание - Регина вытаскивает оставшиеся шпильки, напряженно зажимая сигарету зубами.

- Так вот, - затягивается, как это обыкновенно делают восьмиклассники, запершись в комнате, убивает сигарету об пепельницу. - У жеребят очень большие наивные глаза, полные вопросов, но это еще не значит, что им надо рассказывать все, что в голову взбредет, - всему сказанному хорошо бы подошла легкая раздраженность, но Регина - расслабленная усмешка. Она, в конце концов, явно любила делиться с жеребятами тем, чем не стоило.

Никакого уважения к пианино Регина не проявляет; затыкается, как будто бы из вежливости, слушает, тоже вроде бы из вежливости, но на самом деле явно собираясь со словами.
Стул высокий, можно качать ногами; театрально вздыхает.

- Ты такие грустные вещи играешь, потому что у тебя нет саке, - усмешка уступает место веселой обиде. - Почему у тебя саке нет, Анубис? Почему ты ненавидишь своих гостей?

Настоящие пони, лошади и прочие жеребята ей не нравятся; родители осторожно предложили концепт занятия верховой ездой, когда они вдруг из грязи продрались в князи, но сначала Регине было 16, и животные выглядели слишком большими и страшными, а потом Джине было 19, и она умерла.
Пытается представить себе Индию, в которой у людей звериные головы - пытается каждый раз, когда видит шакала, и внутри все содрогается от ощущения неправильности. Зловещая долина постепенно и неохотно расслабляет хватку, но иногда глаза застывают на уровне плеч.

- Вы точно в другие миры не залезали? - Знает уже наверняка, что это невозможно, но уроки истории и религия древнего Египта тычут пальцем во все, что он говорит; к тому же, на божество шакал не тянул.

Оскорбления саке ее волнуют мало (куда больше волновало то, что в итоге она осталась без единой бутылочки - возможно, надо было дождаться великана, но тогда бы пришлось нетерпеливо бежать в родной мир, а пока ее что-то от этого останавливало), но отобранная сигарета заставляет замереть.
Не то, чтобы Регина так уж не любила делиться. С чем-то последним расставалась без особенного желания, но отказывала редко.
Просто сигарета - это не просто сигарета.
Сжимает ее пальцами и долго, секунды две или меньше, на нее смотрит; неверяще, раздраженно, с очень далекой усталостью. Перебирает в голове: иди нахуй, пошел в жопу, убери лапы, говноед, придурок, ублюдок, встать и уйти; бросает сигарету в пепельницу, как в мусорку, чешет глаз - на пальце остается ресница.

- Не делай так больше, - в сосуде для яда оказывается пусто, пылинки хрипотцой опускаются на голос.

Отодвигает пепельницу подальше, четко разделяет: вот она, вот кучка шпилек, вот рука Регины, вроде бы с глаз долой - из сердца вон, только непомерно хорошо уже знает, что нихуя это не работает.
Проводит рукой по волосам - проверяет, сколько влаги осталось, перечеркивает произошедшее. Моргает, как будто щелкая выключателем.

- Ненавидеть себя могу только за то, что до сих пор тебя ни одной команде не научила, - раз один сосуд пустой, просто подбери другой. Если достаточно долго улыбаться, мозг в это поверит, этот трюк обычно рекомендуют для того, чтобы поднять настроение, но Регина и его использует не так, как надо. - И продолжаю ходить в заведения, ни во что не ставящие свою клиентуру. Что за вопросы? Думаешь, я за компанией твоей сюда пришла? Лол.

Удивительно, как мало времени ей нужно, чтобы снова начать искриться в барном полумраке; имеет смысл - ей искренне хотелось наебениться. Это с вымышленными годами становилось и проще, и сложнее одновременно, Регина грезила о тьме в голове и своем теле, кажущимся чужим, но получала только разной степени силы головокружение и путающиеся мысли.
Последних не хотелось иметь вовсе.

- К белому вину полагаются фрукты, - заявляет как бы между прочим, на самом деле предпочитает пить на пустой желудок - так быстрее. - Но я поняла, хочешь меня опечалить еще больше, - в который уже? тысячный? раз деланно вздыхает, расслабляясь в удовлетворяющей не предсказуемости, но протоптанности их разговора. Шакал отвечает ровно так, как надо, чтобы она могла молоть свою любимую чепуху и ставить словесные подножки, на которые не будет преувеличенной реакции. Удобно. Ужасно вредно, но удобно. - Осторожнее давай, а то стану для тебя настолько эстетически привлекательной, что коктейли мешать разучишься.

Барабанит пальцами по стойке.

- А еще мне сегодня угрожали мечом, - мечтательный вздох. - Ты можешь представить себе величину катастрофы, если бы моя кофта была не черной? Кровь ужасно сложно отстирывается со светлых тканей.

- Долго команды запоминаешь?

Лениво перекидываются, не потому что интересно, а потому что это легко; предсказуемые траектории, минимальное напряжение, она подозревает, что он делает это из той вежливости, которую можно раздобыть, только проведя достаточно времени по ту сторону барной стойки, ей это, конечно же, не нравится, но не настолько, чтобы спешила пресечь.
Зато сигареты ее не трогает.

Вообще странно - думала, что это граница, которую он заметил и решил уважать; почему так решила? Ведет плечами и не смотрит в сторону пепельницы. Хочет припомнить, но не хочет - чтобы Ахиллес вот так взял и стал на свою пятку показывать?

- Клевая причина, чтобы продолжать меня расстраивать, - улыбается так, будто ничто на свете не способно ее расстроить. Спасибо не говорит - то ли выжимает из обиды сок таким образом, то ли простодушно вредничает, как ей показано, когда мужики, стоящие напротив, особенно нуарные. - Добрый дядя поделился мороженым!

Кажется, выгляди она намного младше своего возраста (какого?), обязательно бы на это давила при каждом удобном случае (то есть - всегда).

- Он ушел дуться, - утвердительно кивает, снова преисполняясь извращенным удовлетворением. - Сказал, что я сука, представляешь? Я! Не в лицо, правда, - сетует, разрываясь между отвратительной актерской игрой и честным разговором по душам. Карамель покрывается трещинами под зубами, Регина запивает пломбир вином так, словно это некий популярный рецепт. - Не, все равно пришла бы в кофте, которую тебе придется снимать.

Даже не стараются, даже не флирт; никакого усердия, немножко посверкали клыками, немножко пообещали друг другу когда-нибудь обязательно переспать, дальше по расписанию Регине пора укатываться в свою нору, депрессивно пялиться в потолок и тщательно вздыхать, но эскимо как раз начало великолепно помещаться в рот целиком, а бокал вдруг опустел.

- Ну ты даешь, - пододвигает стакан поближе к шакалу (доставай уже бутылку, а?), улыбается, принимает позу покрасивее, но без души; не промазал, конечно, но попал именно туда, куда нужно целиться. В общем, совсем не туда. Регина, впрочем, никогда не разлюбит публику. - Над вкусом тебе поработать надо.

Джина простая. Понятная. Инструкция по использованию на лбу написана, сама ее там выводила; кто-то инструкцию читает и злится, делает все вопреки, кто-то - говорит, что ей идут распущенные волосы после того, как пальцами забирается в рот.
Кто-то иногда находит оригинал инструкции Регины, тогда злится она. Отбивает пальцами бессвязную мелодию по дереву, внимательно на Анубиса смотрит. Думает - он, наверно, тоже нашел, все такие находят, но положил, где лежала. Вот и молодец.

- Знаешь, в чем твой огромный минус? - Склоняется к стойке, смотрит на него сквозь бокал и неодобрительно качает головой. - С тобой невозможно целоваться. Меня это прямо из себя выводит, - это действительно нервирует, хуже только сначала быть стариком, а потом вдруг оказываться ебабельным мужиком.

Она расправляется с мороженым в рекордные сроки, мимолетно поддавшись голоду; палочку грызть весело. Грызла в детстве, грызет сейчас. Поверхностно хочется отдаться разноцветным детским воспоминаниям, но это чревато. Да и что может быть пошлее, чем разбрасываться рассказами о маленькой Регине и Тяжелом Детстве, сидя в баре?

- А еще мне ужасно не хватает "русской рулетки", - пауза. - У вас же она была? - Хмурится, снова пауза. Наверняка была. Или нет? Запустили в Советский союз ракеты, а дальше там что было? Ладно, в другом месте узнал наверняка. - Это тоже из себя выводит. Я когда-то себе в голову выстрелить могла, а теперь даже одну дебильную царапину заживить не могу. Пиздец.

Она согласилась бы - без кофты и правда лучше, но с бельем рассталась бы печально; между полной наготой и намеком на загадку выбирала обыкновенно второе, можно было свалить на проблемы с башкой, заставляющие ненавидеть свое тело, но с чужими кружевами Регина поступала так же заботливо.
Немного хочет, чтобы одежду сняли, но это немного - почти чужое, почти неприятное. Вызвано, конечно, тем, что выпила слишком мало.

И то, что в лицо сказать мог - тоже правда, но Джина, пригубившая вина, слишком серьезно о жеребятах задумываться не хочет; посмотришь в бездну, она посмотрит в ответ, вся вот эта хуйня.
Регина прямолинейна еще и ради того, чтобы не оставалось времени копошиться в нюансах.

- По-твоему много чего в порядке, - вино греет, но слишком мягко, почти заботливо; хочется, чтобы на горле аж ожог остался.

Она улыбается - скалится, раздражение, смешанное с глубоким удовлетворением, ей хочется одновременно вмазать ему кулаком по морде и почесать за ухом, словом, судя по всему, ради его компании она сюда и приперлась.

- Во-первых, конечно же умею, - протягивает руку сквозь дым, тянется пальцем к клыкам; рука застывает у захлопнувшейся челюсти. - Во-вторых, не горю желанием собачий язык себе в рот засовывать. Буп! - До клыков не добралась, так хоть в нос ткнет. Нужно довольствоваться малым; ей этот прикол незнаком (сделала все, чтобы он ей перестал звонить и заблокировала во всех соцсетях), но пока сделает вид, что хорошо его знает.

Смутно понимает, что вот ему не понять.

Револьвер берет, впрочем, с великим энтузиазмом. Потом допивает второй бокал и решает совершить ошибку.

- Денди любил такие пушки, - улыбается, прости господи, влюбленно; ее, конечно, не слишком беспокоит, что Анубис никаких Денди не знает, в конце концов, не тупой, не так сложно догадаться. Куда интереснее поднять револьвер повыше, воображая, что там больше света, и изучить шакалье оружие внимательнее.

Регина их полюбить не смогла.

К одной привыкла, прикипела, так же, как вышло с сигаретами; надо было все обезличить, а она приделала ко всему, до чего дотянулась, его дебильное ебало, вот теперь и страдала, как школьница какая-то.
Страдание, впрочем, преувеличено. Вместо психолога - алкоголь, вместо здоровых привычек - освобождает одну руку, стучит горлышком бутылки о бокал. Семь миллиардов бед, ответ - один.
Ладно, два.

- Волосы же испачкаются, - влюбленности, очевидно, на регинином лице не место. Очаровательная ухмылка - это пожалуйста, но она все делает очаровательно; жвачка, которая не теряет вкуса. Вкладывает револьвер обратно в руку шакала, дулом к себе. Облокачивается на барную стойку локтями, улыбаясь даже лучше, чем обычно. - Ну, давай попробуем, - откладывает палочку от эскимо в сторону и приветственно открывает рот.

К виску дуло приставлять, в конце концов, не так весело.

Кошачий язык, запоминает, следуя совсем уж древним привычкам, не спрашивает и не уточняет; Регина - не детектив, она сопоставляет вещи так, как делают это люди, выискивающие грязь, из которой лепит кирпичи для башен шантажа.
Другое дело, что шантажировать ей уже давно никого не надо; изучает с внимательным интересом морду шакала, пробирается мягко в его эмоции, он спокойный, почти убаюкивающий.
Лезть не стоит.

Револьвер нагревается, переходя из рук в руки, но все равно поначалу кажется холодным; она вздрагивает - неприятный вкус расстилается по языку, заставляет поморщиться, но не отстраниться.
Регина смотрит Анубису в глаза: нравится? Погружаемый в нее пистолет, руки в волосах, сколько в этом дружелюбного желания развеять скуку Джины, сколько личного интереса?
В ней самой возбужденного ожидания сполна - хватит и на двоих; никогда такой уж фанаткой "русской рулетки" не была, но приближающаяся возможная смерть, которая значения иметь не будет, это как минимум интересно.

И голос мечника слишком далекий, она даже решает, что просто зачем-то придумала его сейчас; слышит только свое тяжелеющее дыхание и звук спускаемого курка.

Регина оказалась невероятно везучей.

На несколько потрясающих мгновений Джина умирает. Облегчение - фальшивое, ее забирает себе пустая тишина, в которой тяготеет абсолютное ничто; солоновато-металлический вкус и обжигающее язык дуло.
Пуля тело не покидает, по крайней мере, не пробирается сквозь Регину - из воздуха падает в пепельницу, алая от крови.

- Мерзость какая, - восклицает, ожив, тут же приходит в движение, чтобы попытаться вином сбить оглушающе отвратительное послевкусие. - Никогда не привыкну.

Хмурое присутствие мечника сомнениям уже не поддается; улыбка Джины сияет, острая, ядовитая, так рада тебя увидеть, подставляй скорее горло под нож.

- Ах, настоящий рыцарь в сияющих доспехах, - тянет к нему руки, потом вдруг опускает, хлопает по стулу рядом с собой. - Садись скорее, только не бурчи, ты мне должен за причинение физического вреда, - она, конечно, тут же пододвигает стул поближе к себе, соображая, какой бы еще неприятности ему учудить. - Такой он смешной, когда хмурится, да?

Всегда смешной, получается.

Ее приободрила то ли смерть, то ли бутылочки - чуть не мурлчет себе под нос, светясь от радости. Саке она оставит на потом, при шакале, раз он так выебывался на него, пить не собиралась - смотреть на его кислую морду, пока он строит из себя невесть что? Нет, никакого удовольствия тогда. Смотрит на дно своего бокала и переводит чарующий взгляд на Анубиса.

- Давай градус повышать?

Отредактировано regina (2024-01-03 02:01:53)

Последняя капля неохотно ползет по стенке вниз, Регина нетерпеливо облизывает край бокала и заглядывает в стекло бутылки - обескураживающая пустота.
Не пьяная, не трезвая, расслабленная больше, чем обычно, и то - ненамного.

- Не пьешь? - И смехом взрывается более громким, чем обычно, смеется с наслаждением, еще бы немного - так почти перестала бы походить на озлобленную суку. - Мне тоже нравится так пиздеть, типа, знаешь, "ой, у меня нет телефона", но он прямо в руках у меня, лол, - она подпирает щеку кулаком, счастливо вздыхает. - Врешь ты даже хуже, чем мечи показываешь.

Прикрывает глаза - обманчивая пара минут тишины с ее стороны, просто погрузилась в свои винные мысли: внимательно слушает, конечно.
Тот раз звучит ужасно интересно. Как минимум - итого получаем уже два исключения, и по всему выходит, что правила мечника были вещью еще более пространной, чем границы Регины.
Она рвется пошутить: не хочешь вместе пить за одним столом, так давай на колени запрыгну обратно?
Приоткрывает один глаз; шутка хорошая, при шакале произносить ее не будет. Don't kiss and tell, все вот это вот, глупые бессмысленные секреты, которые она глупо и бессмысленно хранит под замочком.

- Куда же вы, наш драгоценный рыцарь? - В голосе еще сверкают остатки смеха, протягивает к мечнику руку, наклоняется назад, пока это не становится преступно опасно. - Хочешь, я мяукну тебе еще раз? Или, хочешь, я не буду это делать каждый раз, когда буду тебя видеть? - Удивительно дурацкие угрозы, но что еще остается Регине, когда у него даже спина выглядит хмурой? К тому же, искренне она умела просить только совершенно конкретные вещи при соблюдении совершенно конкретных условий. - Ну же, Габриэль.

Хм.
Заминается; слишком быстро, просто поперхнулась, неважно.
От чужих имен всегда становится не по себе; не любит их запоминать (не может не), не любит произносить (вообще-то, обычно проблем с этим нет).
Потому - рывком возвращает себя в сидячее положение, не угрожающее риском свалиться на пол; цыкает языком, закатывает глаза: ох уж эта обиженная молодежь.

- Текила с лимоном? - Отмахивается. - Это все потому, что ты по всяким зомби-апокалипсисам слоняешься, - без лайма, конечно, печально, но текиле можно было простить многое. Регина приподнимается, чтобы снова заглянуть за барную стойку. - Соль-то у тебя есть? Хм, - ноги уже не такие крепкие, но Джина пока занята другим. - И куда пистолет дел?

На вкус Регины, пауза у мечника слишком долгая; ты или сразу соглашаешься, или от случайного Габриэль, вес которого все равно никто оценить не может, ничего не остается, все заливает зудом из царапины, цепляющейся за кофту.
Сука Регина Хэтчер, выведено на стене в туалете, под ней - пара десятков подписей, появилась еще одна, было бы не так метафорично, она бы щелкнула на фоне селфи.

- Одной привычкой больше, одной меньше, - отмахивается, как отмахнулась мысленно от хмурой спины; вспоминает, считает. - К тому же, даже представить не могу, который это уже был раз.

Преувеличенный похуизм по отношению к смерти - эджлорд в блестящей упаковке, цензура в виде мишуры на собственных мозгах, которые почему-то на полу, пелена блесток там, где должна быть чужая голова (но ее почему-то нет), сияние для превращения девочки-волшебницы, за которым не видно города, ради которого Регину когда-то там (почему-то) сбила машина.
Двенадцать ебаных Иисусов, в итоге лучезарно улыбается о смерти только один.

- Фруктов нет, стакан неправильный, - умерла и умерла, привычка и привычка, если суицид обращаем, то чем он хуже алкоголизма? - Начинаю считать, что выгоднее у тебя все же воровать.

Иногда в улыбке Джины было что-то, попахивавшее презрением; такие эмоции были ей не впору - что-то больше для какой-нибудь фемы фатали, красная помада, сигарета в мундштуке, взрослое, сформированное.
Оно существует недолго, не может найти цели или просто понимает, что ему здесь не место. Дыхание шакала такое же спокойное, как он сам; улыбка Регины обламывается в усмешку.

- Конечно, - хочется смутиться, хочется, чтобы перехватило дыхание, чтобы появилось жгучее желание увильнуть от ответа; вместо этого аккуратно сыпет немного соли на руку, сев на стул. - Не настолько, правда, чтобы бегать за ним. А тебе? - В ее вопросе вкрадчивости меньше - шипучий скверный интерес, будто он ее подружка, с которой они шепчутся на перемене, а не шакал, которому она пространно хочет (или просто не против, что ли?) отсосать.
За кем, в конце концов, она вообще стала бы бежать?

Сколько-то закопанной правды, столько же изящного вранья, от соли пощипывает язык, но текила запросто ее смывает.
Жмурится, как будто в первый раз алкоголь попробовала. Неудовлетворение удивительным образом только росло.

Подвинутый ей стакан самым понятным на свете намеком бряцает об бутылку. Ей больше нравилось, когда в баре никого не было; ей было легче. Больше бессознательной уверенности в том, что даже формы не имело.
В ее глазах мелькает что-то, похожее на обиду, когда она щурится на Анубиса; помимо всего прочего, вспомнила, что он ее (его) сигарету курил.

- А ты всегда посплетничать любил, или это что-то возрастное? - Соль уже на руке.

Она хотела, чтобы горло обжигало - она это получила; даже обидно, как просто все вышло. Рука сама тянется к палочке от эскимо - хоть что-то в рот сунуть.

- Ага, - много думает. Чрезмерно. За своими мыслями наблюдать становится тяжелее - вот и хорошо; никакие ей, в общем-то, шакалы не нужны, чтобы новую порцию себе наливать. - Ты их, допустим, предупреждаешь о ком-то, а они это в обратную сторону воспринимают, да? - Улыбается вдохновленно.

Вот и оно.

Вот и коп, один раз полицейский - всегда полицейский, тысяча и одна байка, Регина слушает внимательно, по привычке, вдохновение плавно перетекает в насмешливое удовлетворение, ты молчишь дольше пяти минут или неосторожно задаешь вопрос: вот тебе труп, вот тебе кишки, вот тебе история, как всем городом одного серийного убийцу ловили.

Открывает рот - снова что-то хочет вывалить о стражнике.

Анубис гладит по голове - снова хочет что-то вывалить о стражнике, возмущение током спешит вверх по позвоночнику, Регина отчаянно закрывает рот и игнорирует руку на макушке; призраки прошлого теплые и почти что желанные, смотрят на нее из-за угла, детка, Джина, крошка, это, наверно, то, из-за чего травму потери рекомендуют прорабатывать?
В ушах стучит паника; руки Джины - приемлемой температуры, лихорадка до них еще не добралась или куда глубже, чем ощущается; руки Джины - мягкость нездоровой одержимости кремами и излишним уходом, нежность человека, который уже бессознательно просчитывает каждое свое действие.

- А иногда можно и кулаком помочь, да? - Злость к стражам порядка осталась где-то года два позади, сейчас было только премилое отвращение; тянет черную ладонь на себя, выводит солонкой ровную белую линию по указательному пальцу. - А у тебя когти? - Интерес совершенно понятный и лишенный всякой невинности; палец она облизывает, впрочем, с выражением таким, словно рука была все еще ее, равно как и будто бы движение было таким же коротким и быстрым, как до этого.

Текила без лайма или даже лимона - сущий кошмар.

Тут же наливает по новой, на шакала даже не смотря; хороший жест, простой - он в нем ничего лишнего не увидит, без внимания (когда-нибудь потом) не оставит, а Регине позволил отвлечься от бешеного тока крови по венам.
Слезы в глазах, кстати, застывают и от алкоголя, режущего горло.

Она говорит про Денди еще раз где-то на середине бутылки, уже немного спотыкаясь о длинные слова; говорит только то, что он был говноедом, говорит с ненавистной страстью, тут же хмурясь так, как это делают выпендрежные милые девочки, а потом вдруг расцветая - ставит размазанную кляксу-точку и начинает выпытывать из шакала информацию, которая ей ничего никогда не даст. Интересно.

Потом она нетерпеливо облизывает горлышко - последние капли вечно себя заставляют ждать.

- Я, я пошла, - сползает со стула опасливо, но на ногах держится до разочарования хорошо. Кажется, пьяная. Взгляд, впрочем, слишком чистый и сосредоточенный. - Я сюда больше не пойду, когда, ну, - неопределенно машет рукой. - Сам все знаешь, в общем, - уныло сидеть за барной стойкой и уныло доебываться до бармена - какой-то взрослый унылый пиздец, вообще не милый и нисколечки не очаровательный. - Я эти две заберу, а эти две ты оставь, потому что, потому что я боюсь, что споткнусь, и они тогда разобьются, а дед этот, он, блин, это пиздец какой-то.

На этот раз вздыхает возмущенно.
Топчется - хочет сказать что-нибудь еще; подозрительно щурится на шакала, вдруг колко улыбается.

- С распущенными волосами я сюда не приду больше, - врет, конечно.

Про шпильки благополучно забыла.

На улице Регина смотрит на бутылочки с саке, а потом смотрит, как на них капает что-то. Шмыгает носом, недовольно цыкает, смотрит на Симону. Ой, кажется. Судорожно всхлипывает и испуганно поджимает губы.

- Но все равно хороша, да? - Что-то ей Симона на это ответит.