Шпиль абсолютно статичен. Регина закрывает глаза, когда в одно и то же время становится темно, а потом открывает – когда, в одно и то же время, становится светло.
Это похоже на издевательство. В Столице было намного больше реализма; имеет смысл. Ресурсов у них, судя по всему, было больше.
Дерьмо.

Регине никак не удается прийти в себя.
Утром она смотрит на свои вещи, разбросанные на кровати: огрызок того, что было у нее всего пару месяцев назад.
Руки дрожат, когда она наливает себе кофе, продолжают дрожать, когда чашка падает на пол; щеки Регины обжигают жгучие, полные злобной обиды слезы, и она уходит от лужи подальше – с глаз долой, из сердца вон. Дерьмо.

Смотрит на сигареты. Отворачивается.

Задача ведь довольно тривиальная: осмотреться. Забить хер на очередной всплеск эмоций (не в первый раз уже, а, Регина? Не заебалась ты там? Заебалась, конечно), вернуть себе ту дебильную устойчивость, которой помогала себе до этого.

Но Шпиль такой жалкий, такой маленький, что на него просто не хватает терпения. Три с половиной здания. Два даже. Пошли нахуй, одно.
Ей не хватает шума, не хватает чужой жизни. Не хватает лиц, которые все никак не могут стать знакомыми.

Ебаный лифт. И божества, кстати, тоже.

Регина надолго замирает, смотря на лифт – взгляд тупой, лишенный и грамма интереса; озлобленность из него тоже постепенно уходит. Свежий воздух, пусть даже и ненастоящий (или настоящий? А, какая разница), всегда положительно влиял на эти ее всплески эмоций.

- М?

Голоса она не ожидала, и уж тем более обращенного к ней.

Тут же включаются привычки, защитные механизмы; Регина улыбается, как может улыбаться только Регина, улыбкой такой фальшивой, что ей невозможно не поверить, и добродушия в ней столько, что, кажется, это она первая подала голос.
И то, с какой тяжестью это дается, почти смешно. Унизительно, но тяжело.

- Я, честно говоря, им еще не пользовалась. Разве здесь не нужны координаты? – Если глазки и строит, то только совсем чуточку, на автомате. Вы позвонили, Регина ответила.